История пировских стен: Серия 7. Красные Ворота. Дипакадемия, Большой Козловский пер.4 стр. 2, 2014-2019

Известно, что особняк в Большом Козловском переулке, 4, строение 1 в Москве возвели в 1874 г. по заказу титулярного советника Андрея Яковлевича Павлова, дворянина. Павлов входил в Правление Московско-Рязанской железной дороги и был акционером Страхового общества Якорь – принадлежал к немногочисленному типу капиталистических дворян. Он был женат на дочери российского архитектора итальянского происхождения Сантино Петровича Кампиони – Марии. Кампиони-старший участвовал в создании Гатчины, Голицынской больницы. Кампиони-младший, Петр Сантинович, был братом Марии и тоже архитектором. Именно он спроектировал дом, в котором впоследствии жила семья Павловых. 

Однако современная отделка здания с богатой лепниной и вензелями с буквой S появилась при следующем хозяине дома – Павле Федоровиче Севрюгове – купце 1-й гильдии. Фасад был сделан по проекту архитектора немецкого происхождения – Петра Иосифовича Дриттенпрейса, который, к тому же, решил построить вокруг особняка ограду с воротами и калиткой, которые сохранились до наших дней.

Павел Федорович был важным ростовским купцом, имел мануфактурное производство, а в 1898 г. в окрестностях Кинешмы потомки Петра Федоровича основали крупную текстильную фабрику. Можно представить, что наши герои вполне могли бы стать прототипами действующих лиц в «Бесприданнице» А. Н. Островского, который, по признанию самого автора, рисовал своих героев именно с кинешмских купцов.

В 1914 г., до начала Первой мировой войны, оборот капитала фабрики был около 2,5 млн. рублей в год, на фабрике работало около трех с половиной тысяч работников. Однако вести бизнес в России – дело исторически непростое. Какие тут меры поддержки, когда «снарядный голод» и пустые полки в магазинах? Впрочем, бизнесу тоже нужно учить историю, хотя бы потому что и для него она повторяется. Дела на фабрике стали идти заметно хуже, а с наступлением революции последние представители семейства покинули и дом, и фабрику. В октябре 1918 г. в доме на Большом Козловском разместился штаб кавалерийской дивизии Московского военного округа. Фабрику в Кинешме национализировали. Александр Ефимович и Владимир Александрович Севрюговы присоединились к Белому движению, затем – попали в Рязанский концлагерь принудительных работ. На этом история семьи обрывается.

В 1920-1930-е гг. в этом здании располагалось чехословацкое посольство, а в 1944 г. особняк перешел в ведение Министерства иностранных дел СССР, открывшего здесь один из филиалов Высшей дипломатической школы, реорганизованной в 1974 г. в Дипломатическую академию МИД СССР.

«На дипломатическую дорогу я вступил совершенно неожиданно для себя и довольно необычным образом. В один из летних дней военного 1944 года на авиационный завод в Москве, где я тогда работал инженером-конструктором, позвонили из ЦК КПСС и предложили явиться к ним на следующий день», – из книги А.Ф. Добрынина «Сугубо Доверительно. Посол в Вашингтоне при шести президентах США (1962-1986 гг.).

Узкие окна, изогнутый фасад, будто загораживающий внутренний двор от любопытного взгляда прохожего, большие ворота – здание Дипакадемии на Чистых прудах до сих пор кажется немного секретным, будто скрывающим что-то от постороннего глаза. «Таким оно казалось мне и в детстве, когда мы гуляли с бабушкой по Козловскому переулку, – вспоминает Владимир Орлов. – Везде можно было пролезть, посмотреть, поиграть, кроме этого таинственного здания с массивными воротами. Детское любопытство подогревалось бабушкиными рассказами о советских разведчиках и дипломатах, которые вели здесь свою невидимую, но очень важную работу».

Ну а история ПИРа в этом здании начинается в 2014 г. Сейчас около бывшего кабинета ПИРа стоит пианино, в кабинете больше не стоят носороги, на столах лежат пыльные папки, и в принципе, он ничем не отличается от обычного университетского кабинета. В 2014 г. ПИР занимал здесь две комнаты: одну общую, где сидели все сотрудники, и кабинет директора. Кабинеты были как мансарды, прямо под крышей, и, по словам некоторых сотрудников, на крышу можно было даже выйти.

«Когда я пришла на собеседование в первый раз, мне этот офис показался необычным. Он, с одной стороны супермаленький, а, с другой стороны, очень уютный, и обстановка комфортная. Потом, правда, когда начала работать, я сидела в общем помещении и у нас постоянно была битва за кондиционер,» – вспоминает Юлия Сыч. В общей комнате висела яркая картина с попугаями, фотографии ПИР-Центра, стояли небольшой диван и журнальный столик, куда приносили фрукты и конфеты.

 В кабинете директора – сувениры, которые Владимир Андреевич привозил из путешествий, подарки от друзей ПИРа. «При этом, с Владимиром Андреевичем чаще всего общались по телефону, – рассказывает Юлия Цешковская. – Как-то раз я отвечаю на его звонок, и вместо привычного Алло, нечаянно говорю Орло. Владимир Андреевич засмеялся».

Через какое-то время появился еще один кабинет. Юлия Сыч делила его с Вадимом Козюлиным. «Он приходил не часто, так как у него были присутственные дни, но он всегда, когда приходил, включал музыку, и она была самая разная: от классики до рока. Мы иногда подпевали».

В этом же кабинете появился архив Роланда Михайловича Тимербаева, который его сын передал ПИР-Центру и который состоял из собственных книг Роланда Михайловича, различных материалов для мероприятий и т.д.

Офисы ПИРа многих делали друзьями, кого-то даже семьей. «Мы могли встретиться в кафе на выходных, чтобы обсудить какие-то задачи,» – вспоминает Юлия Цешковская. Однажды на масленицу как-то все пошли к Альберту печь блины, а в качестве приглашений Адлан Маргоев и Юлия Цешковская разослали Блин-Пресс. Олег Демидов однажды сделал почту, похожую по написанию на почту Владимира Андреевича, а потом с нее отправлял гневные письма, подшучивая таким образом над коллегами.

Ночевать здесь тоже приходилось. Правда, иногда даже по случайности. Ведь если в Добрыне можно было уходить и приходить в любое время, в Дипакадемии здание закрывали в 10 вечера. Иногда вместе с оставшимися там сотрудниками.

Кто-то, может быть, скажет, что ночевать на работе, писать в отпуске грантовые заявки, решать проблемы посреди пустыни в Иордании, – мягко говоря, напряжно. Но ПИР, как и любое явление, нужно воспринимать в контексте… суровой российской действительности. ПИР, как и вся российская наука, вырос в условиях тундры, где всегда гуляет грозный ветер цензуры, а почвы дают слишком мало воды и тепла. В этом году ПИРу исполнилось 28 лет. Как говорит Владимир Орлов, «НКО столько не живут». Но ПИР особенный: он пробьется даже через вечную мерзлоту и станет сильнее. «Собирать историю» по завету Маяковского можно еще долго: сообщество Под знаком ПИР насчитывает более тысячи человек в более чем тридцати странах мира! Ведь в конечном счете, история пировских стен – это прежде всего история ярких и неравнодушных людей, объединенных любовью к России, российской дипломатии, творчеству и науке.