Владимир Рыбаченков: о специфике сотрудничества РФ и США по вопросам ядерного нераспространения в конце 1990-х – начале 2000-х гг.

Интервью с Владимиром Ивановичем Рыбаченковым, к.т.н., членом Экспертного совета ПИР-Центра, ранее – советником Департамента МИД РФ по вопросам безопасности и разоружения (1993-2003), советником по ядерным вопросам Посольства России в Вашингтоне (2003-2010)

• В 2003–2010 годах Вы были советником по ядерным вопросам в Посольстве РФ в Вашингтоне и отвечали за вопросы сотрудничества России и США в области атомной энергетики и сокращения ядерных вооружений. Нулевые годы – это, с одной стороны, череда кризисов в сфере ядерного нераспространения, с другой, – годы тесного сотрудничества между Россией и западными странами. Расскажите, как выглядело это сотрудничество в то время? Какая совместная работа проводилась?

Глядя с огромным огорчением на страшно низкий уровень российско-американских отношений сегодня, трудно поверить, что 20 лет назад всё складывалось по-иному и что между Россией и США существовало так много совместных проектов в области контроля за ядерными вооружениями и сокращениями ядерных вооружений. Мне повезло, что я работал именно в этот период российско-американских отношений – с 2003 по 2010 годы. У меня просто не хватало времени все курировать: была масса проектов, множество взаимных посещений, американские делегации ездили в Москву, наши делегации приезжали в Вашингтон. Поэтому можно только с огорчением смотреть на то, что происходит сегодня и выразить робкую надежду, что когда-то это исправится, потому что, в конце концов, то сотрудничество, которое существовало в то время, оно было взаимовыгодным.

Что касается совместных программ, Вы знаете, что в 1991 году было подписано соглашение о сокращении стратегических наступательных вооружений (СНВ-1), в 1994 году оно было ратифицировано. Цифры были очень мощные: каждая из сторон сократила количество ядерных боезарядов до шести тысяч, то есть ликвидировалось порядка 15 000 – 20 000 ядерных боезарядов. После заключения СНВ-1, когда встал вопрос об утилизации ядерных боезарядов, в 1993 году была принята программа Совместного уменьшения угрозы (Cooperative Threat Reduction). Она была принята по инициативе сенаторов Нанна и Лугара и предусматривала выделение больших средств на содействие российским программам сокращения ядерных оружий. Когда я пришёл на работу в МИД, в департамент по вопросам безопасности и разоружения в 1993 году, это соглашение уже было подписано. Хочу отметить, что это соглашение было рамочным: в рамках него подписывались прямые соглашения между, например, Министерством обороны США и Росатомом, между Министерством обороны США и Министерством обороны России.

• Насколько равноправным было это соглашение?

Прямо скажем, что в тот период Россия была в роли просителя: мы высказывали пожелание, американцы нам давали деньги – это правда. Но в то же время, со стороны США эта программа не была жестом чистой благотворительности. Американцы прекрасно понимали, что нахождение огромных запасов ядерных материалов и ядерного оружия на территории бывшего СССР в такой сложный экономический период для России создавало большие риски для режима нераспространения. Им было выгодно вложить относительно небольшие средства на обеспечение безопасности этих материалов и не ждать того момента, когда из-за плохой охраны и проблем в обеспечении учёта и контроля они начнут попадать в ненужные руки.

• Над какими соглашениями в рамках Программы Нанна-Лугара Вам приходилось работать?

Одним из таких соглашений было соглашение по высокообогащенному урану, известное как ВОУ-НОУ. Идея этого соглашения была впервые выдвинута научным сотрудником Массачусетского технологического института Томасом Неффом.

Соглашение ВОУ-НОУ было подписано тоже в 1993 году (на 20 лет) и закончило своё действие в 2013 году. В соответствии с этим соглашением в течение 20 лет Россия осуществляла разбавление 500 тонн ВОУ (эквивалентно ядерной «начинке» 20 тыс. ядерных боезарядов) в низкообогащенный уран (НОУ) для последующего его использования в качестве топлива атомными электростанциями США. Отсюда возникло еще одно, неформальное название Соглашения – мегатонны в мегаватты. Соглашение также предоставляло возможность неинтрузивного контроля: американцы могли следить за процессом разбавления урана на российских атомных предприятиях, а мы – за использованием поставленного НОУ исключительно в мирных целях на территории США.

В 1995 году первая партия НОУ в размере 185 тонн в форме шестифтористого урана была отправлена из Екатеринбурга железной дорогой в Санкт-Петербург и далее морем в США. Первое разбавление было на Уральском электрохимическом комбинате, но в дальнейшем к процессу разбавления присоединились Сибирский химический комбинат, Электрохимический завод в Красноярском крае и Ангарский электролизный химкомбинат. В итоге, к 2000 году Россия стала производить ежегодно 900 тонн низкообогащенного урана на основе 30 тонн высокообогащенного урана. Совокупный доход России в этой, по сути, коммерческой сделке составил 17 млрд. долларов, которые составили значительную долю доходов не только атомной отрасли, но и всего бюджета. В посткризисном 1999 году выручка от реализации ВОУ-НОУ составила почти 3% от всех поступлений в бюджет страны. Соглашение было выгодно и для США, потому что в течение 20 лет шли гарантированные поставки российского низкообогащенного урана, которые покрывали половину потребностей американских АЭС, а это 100 блоков. Поскольку американская атомная энергетика производит порядка 20% электроэнергии в стране, это означает, что каждая 10-я лампочка в США горела на российском уране.

• Как известно, в России Программа Нанна-Лугара, и в том числе соглашение ВОУ-НОУ, оценивалась сдержанно. Некоторые политики утверждали, что оно подрывает национальную безопасность России. Бывший министр атомной энергетики Виктор Михайлов в интервью директору ПИР-Центра Владимиру Орлову высказал мысль, что России, возможно, лучше было бы пойти по пути свободного выхода на мировой рынок и продавать уран там, а не брать деньги у США. Как Вы относитесь к данной критике?

С самого начала в отношении Соглашения существовала критика, которая, наверное, продолжалась потом ещё лет пятнадцать. Аргументы всегда были одни и те же: утверждалось, что оно подписано на грабительских для России условиях, поскольку-де истинная стоимость 500 тонн оружейного урана занижена в десятки раз. Кроме того, действительно, говорилось о том, что реализация этого Соглашения якобы чревата снижением уровня национальной безопасности. Кульминацией данной риторики стали слушания по данному вопросу в комитете по геополитике Госдумы в 1999 году, на которые были приглашены представителями МИДа, Минобороны и Минатома России. Во вступительном слове председатель комитета Алексей Митрофанов, который, кстати, находится до сих пор в международном розыске, заявил, что в Госдуме должен быть поставлен вопрос о расторжении Соглашения, как о не отвечающего национальным интересам.

Я был на том заседании в качестве представителя МИДа и в ответном слове изложил консолидированную позицию трех ведомств. Я сказал, что высказанная критика не имеет под собой оснований по следующим причинам. Во-первых, продажа США 500 тонн разбавленного до уровня НОУ оружейного урана вряд ли нанесет ущерб оборонному потенциалу России, поскольку после завершения Соглашения у нашей страны все равно останется резерв порядка 700 тонн. Точные данные на этот счет являются государственной тайной, но, по западным экспертным оценкам, совокупный объем наработанного в СССР оружейного урана составлял около 1200 тонн. Аналогичные запасы США составляли на тот период 700 тонн. Во-вторых, суммарная рыночная стоимость сделки в 17 млрд. долларов была определена с учетом мировой конъюнктуры на тот период, то есть на основе средневзвешенной цены за один килограмм НОУ с возможностью ее дальнейшей согласованной корректировки. Я тогда подчеркнул с усмешкой, что, конечно, можно было бы попробовать найти более щедрого покупателя оружейного урана, например, Саддама Хусейна, однако Россия, будучи депозитарием ДНЯО, на это пойти не могла. И, наконец, получаемый от сделки валютный доход был крайне важен для финансовой подпитки российской атомной отрасли, работающей в условиях критического недофинансирования.

Как показали последующие события, инициатива ЛДПР по расторжению соглашения ВОУ-НОУ законодательных последствий не имела, и оно было успешно завершено в 2013 году.

• Второе важное соглашение, с которым Вам приходилось работать в рамках Программы Нанна-Лугара, было соглашение «Вторая линия защиты», которое было подписано в 1998 году. Расскажите о нем поподробнее.

Для начала определимся с понятиями. Первая линия защиты — это защита материалов и оружия в том месте, где они находятся. Вторая линия защиты – это защита на границе, то есть задача не пропустить нелегальный перевоз ядерных материалов за границу.

В девяносто восьмом году между государственным таможенным комитетом России и Министерством атомной энергетики США была достигнута договорённость об оказании американской стороной финансового содействия в оборудовании российских контрольно-пропускных пунктов оборудованием радиационного мониторинга, которое будет производиться в России в соответствии со стандартами России и США. К этому времени в Лос-Аламосской лаборатории уже были проведены успешные совместные испытания стационарной системы обнаружения ядерных материалов «Янтарь», которая была разработана в подмосковном научно-исследовательском центре «Дубна». Было признано, что эта система отвечает всем требованиям контроля американцев. В итоге, к 2011 году совместными усилиями России и США с равным, подчеркиваю, финансовым вкладом системами радиационного контроля удалось оснастить двести российских пограничных пунктов. При этом, общее количество используемых систем «Янтарь» различной модификации превысило шесть тысяч. Со времени начала эксплуатации системы количество ежегодно регистрируемых случаев незаконного оборота ядерных материалов увеличилось в сто раз. Кроме того, после успешного проведения испытаний системы «Янтарь» в МАГАТЭ в 1997–2000 годах она стала применяться в странах-членах агентства. Одним из последних примеров успешной работы этой системы можно считать то, что что Владивостокской таможенной службой после аварии на АЭС Фукусима было зарегистрировано более тысячи легковых автомобилей из Японии с повышенным уровнем радиации.

Хорошо, о второй линии защиты мы поговорили. А что по поводу первой линии. Были подписаны несколько соглашений между Росатомом и Минобороны США и между Минобороны США и Минобороны России по модернизации систем учета, контроля и физзащиты ядерных боезарядов. К работе по этому соглашению были привлечены Лос-Аламосская, Оук-Риджская, Ливерморская лаборатория, лаборатория Сандия в США. Результаты весьма впечатляющие: были усовершенствованы и модернизированы системы физзащиты, учёта и контроля на 90 российских ядерных площадках. Кроме того, в рамках соглашения между российским Минобороны и американским Министерством энергетики была произведена модернизация 17 хранилищ ядерного топлива для АПЛ и 39 хранилищ ядерных боезарядов для АПЛ на Дальнем Востоке и Кольском полуострове. Стратегические российские ракетные силы получили усовершенствование 25 хранилищ ядерных зарядов. В 1999 году было подписано еще одно соглашение, благодаря которому системы физзащиты были модернизированы в 200 зданиях, где находился высокообогащенный уран или высокообогащенный плутоний на территории Курчатовского исследовательского центра, «Маяке» [1] на Урале или ядерных исследовательских центрах в Снежинске и Сарове.

• В 2000 году было подписано «Соглашение об утилизации плутония, признанного избыточным для оружейных целей», за реализацию которого Вы отвечали, находясь в Вашингтоне. Почему потребовалось заключение этого соглашения?

Во время Холодной войны у американцев работало 14 таких реакторов-наработчиков плутония, а в России – 13. После окончания Холодной войны все американские наработчики плутония были закрыты, но в России еще оставались три: два – в Северске и один в Железногорске. Так вот они работали и производили ежегодно 1 500 килограммов оружейного плутония, достаточного для создания 300 ядерных боезарядов. Однако Минобороны России более не нуждалась в нём, поскольку количества наработанного в советское время плутония было и так достаточно для создания боезарядов на несколько лет вперед. А значит, тот материал, который нарабатывался, аккумулировался в местном хранилище. Но проблема была в том, что просто так эти реакторы было закрыть невозможно, поскольку параллельно с производством плутония они вырабатывали электричество и тепло для окружающих городов. В 2003 году было подписано отдельное соглашение, по которому американцы выделяли 460 млн долларов – это очень большая сумма – для того, чтобы построить замещающие мощности, которые бы производили электроэнергию и тепло вместо этих реакторов. В 2008 году была модернизирована угольная тепловая станция в Северске, в Томской области, и два плутониевых реактора там были закрыты. Железногорский реактор – это в Красноярском крае – был отключён в 2010 году, вместо него построили угольную ТЭЦ. В заключение, я бы хотел еще раз подчеркнуть, что масштабы двустороннего сотрудничества были впечатляющими и оно всегда осуществлялось на взаимовыгодной основе.

• В Соглашении по плутонию 2000 года предлагалось утилизировать плутоний, используя его в качестве топлива легководных реакторов совместно с ураном – т.н. технология МОКС-топлива [2]. В некоторых статьях написано, что технология МОКС-топлива была изобретена специально для реализации этого соглашения, это правда?

Нет, технология МОКС-топлива была придумана раньше французами. Они ее активно использовали.

• Почему впоследствии Россия отказалась утилизировать плутоний в легководных реакторах ВВЭР-1000 в пользу реакторов на быстрых нейтронах?

Потому что ВВЭР-1000 были работающие реакторы, они вырабатывали электроэнергию. Значит для того, чтобы перевести их на МОКС-топливо, их надо было остановить, а это нерентабельно – потеря электроэнергии, денег. Мы поняли, что нам это невыгодно и сказали американцам, что хотим использовать МОКС-топливо в реакторах на быстрых нейтронах, которые тогда только строились. Начались российско-американские консультации, которые закончились тем, что в 2010 году был подписан Протокол к Соглашению 2000 года, который внес в него изменения, разрешающие утилизацию плутония через реакторы на быстрых нейтронах.

• Однако Соглашение так и не было реализовано. Почему?

США потом заявили, что они не будут утилизировать плутоний, а будут его смешивать с радиоактивными отходами и захоранивать в глубоких скважинах. Мы ответили, что это неприемлемо, поскольку в таком случае плутоний можно в любой момент извлечь. И мы настаивали на том, что плутоний нужно уничтожать безвозвратно.

• В самом начале Вы сказали, что нынешние отношения Россией и США практически сводят на нет все сотрудничество в ядерной сфере. Доходит до того, что с нашими дипломатами отказываются разговаривать, а в отношении инспекций по СНВ-3 между сторонами складывается критически низкий уровень доверия, из-за чего то и дело возникают новости о том, что стороны не допустили инспекторов к каким-то объектам. Когда Вы были в составе инспекций на американские ядерные объекты, такие проблемы были?

Нет. Все процедуры были четко отрегулированы: сколько инспекторов, куда разрешен доступ. Американцы, например, никогда не имели прямого доступа к нашим хранилищам боезарядов, только ходили по периметру. Они устанавливали специальные приборы контроля за движением ядерных материалов, просили делать их фотографии, но вглубь хранилищ никогда не проникали. По соглашению РСМД они ездили в Воткинск, их главной задачей было убедиться, что с завода в Воткинске [3] готовые SS-20 никуда не вывозятся, а мы ездили на соответствующий американский завод. По СНВ-1 наших специалистов пускали на подводные лодки – Трайденты, и показывали зачехленные боезаряды в головной части ракет. Я сам не видел, но мой товарищ из Росатома бывал там. У нас недалеко от Посольства находилось Национальное управление по ядерной безопасности США (NNSA) – секретнейшее ведомство в оборонной сфере. Так вот, чтобы получить туда доступ, нужно было сделать запрос, а потом ждать дней пять. Ко мне же там все так привыкли, что я мог прийти туда в любую минуту без всякого запроса. Еще помню, что меня как-то попросили экстренно сделать визы сотрудникам этого ведомства для проведения инспекций в России за два дня, что я и сделал. Вот такой был уровень взаимного доверия. Сейчас такое невозможно представить. 

• Расскажите о работе в Посольстве. Сейчас говорят, что российским дипломатам в США ничего не дают делать, все совместные проекты свернуты. А как было в Ваше время?

Да, это действительно так. В мое время все было по-другому: как Вы уже поняли, мне пришлось курировать много совместных проектов и работа была очень плотной. О ее интенсивности говорит такая цифра – за 6.5 лет работы в Вашингтоне я подготовил для Москвы около 600 информационно-аналитических сообщений по ядерной проблематике.

Интервью взяла координатор проекта «Ядерное нераспространение: история в лицах» Александра Зубенко.

---

Примечания

[1] «Маяк» – государственное предприятие по производству компонентов ядерного оружия, изотопов, хранению и регенерации отработавшего ядерного топлива, утилизации его и других радиоактивных отходов. Расположено в городе Озёрске Челябинской области.

[2] МОКС-топливо – смешанное оксидное уран-плутониевое топливо (UО2 + PuО2) для реакторов АЭС.

[3] Воткинский завод – один из главных российских заводов по производству стратегических и тактических ракет. В советское время на нем собирались также ракеты средней и меньшей дальности, которые затем были ликвидированы по договору РСМД. 

Е3/TSU – 02/23

Ключевые слова: Ядерное нераспространение; История в лицах

NPR/HIS