В стремлении понять, в каком состоянии нынче пребывает стратегическая стабильность, важно обратиться к её истории. На протяжении всего своего существования стратстабильность подвергалась вызовам. Если отсчитывать её начало с событий Карибского кризиса – т. е. с того момента, когда сверхдержавы холодной войны впервые столкнулись с непосредственными рисками ядерного размена и, в связи с этим, впоследствии начали разрабатывать самоограничительные меры по их минимизации, – то мы увидим, как действия СССР и США постоянно подтачивали её основу, заключающуюся в отсутствии стимулов для нанесения первого ядерного удара, что выражалось в противостоянии Москвы и Вашингтона на периферии, гонке вооружений, доктринальных установках, отражавших поиск эффективных способов ведения ядерной войны (американские доктрины «массированного возмездия», «гибкого реагирования», «ограниченной стратегической войны») и т.д. Но одновременно с этим происходило и укрепление стратстабильности посредством заключения таких договоров, как ОСВ-1, ОСВ-2, ДРСМД и СНВ-1, а также воплощавшего взаимосвязь между стратегическими наступательными и оборонительными средствами договора по ПРО.
С момента распада Советского Союза, когда российско-американские отношения уже не характеризовались прежней напряжённостью, стратегическая стабильность в отсутствие прежних стимулов к нанесению первого удара переживала золотые времена, чему не помешал даже выход США из договора по ПРО, т. к. на этом фоне протекала дальнейшая работа по сокращению стратегических наступательных вооружений, увенчавшаяся подписанием договора СНВ-3.
Однако за последние годы всегда прежде проявлявшееся равновесие тенденций на усиление и ослабление стратстабильности сменилось всё более усиливающимся трендом, ведущим к её существенной разбалансировке, сейчас ещё и разворачивающимся на фоне самого масштабного конфликта в Европе за последние восемь десятилетий. Помимо находящегося «на интенсивной терапии» ДСНВ, есть ряд важных факторов, определяющих современную динамику стратегической стабильности. И чтобы осознать её будущие контуры, необходимо на некоторых из них сделать особый акцент.
Новое вино в ветхие мехи
Лёгкость, с которой разрушаются традиционные режимы ограничения и сокращения СЯС, объясняется их несоответствием текущей обстановке. Проблема в том, что эти режимы выстраивались, исходя из свойственной биполярной эпохе логики, подразумевающей точный расчёт боезарядов и носителей, диалог между лишь двумя государствами, а также более примитивный военно-стратегический ландшафт. Последний претерпел значительные изменения со времён окончания холодной войны. Во-первых, усилилась ядерная состоятельность иных атомных держав, что особенно релевантно для Китая, которому прочат наращивание числа боеголовок от 900 до 1500 единиц к 2035 г. Пекин же, становясь всё более весомым ядерным актором, не стремится включаться в ограничительные договоры. Учитывая, что до паритета с двумя ключевыми ядерными державами КНР ещё далеко (на данный момент у Китая насчитывается около 400 боеголовок), представляется вполне логичным, что в Чжуннаньхае [1] до последнего будут избегать присоединения к режимам ограничения ЯО. Да и полноценного давления с этой целью со стороны международного сообщества ожидать не стоит. Усилий условного Запада будет явно недостаточно в условиях отсутствия подобных же интенций из Кремля, где ригоризмом относительно статьи 6-й ДНЯО явно не руководствуются, тем более в ущерб отношениям со стратегическим партнёром.
Во-вторых, в арсеналах передовых военных держав всё больше расширяется ниша для стратегических неядерных вооружений. К ним относится широкий ассортимент средств, с помощью которых можно поражать СЯС и выводить из строя критическую инфраструктуру противника. Здесь речь идёт о высокоточном оружии в неядерном оснащении, гиперзвуковых носителях (демонстрируя эти элементы на примере отечественной оборонки, можно привести ОТРК «Искандер-М», КРМБ «Калибр», КРВБ Х-555 и Х-101, гиперзвуковые ракеты «Циркон»), кибероружии и вооружениях, которые могут быть размещены в космосе. Эти изменения требуют отдельного учёта, который не закладывался в прежние договоры в области стратстабильности. Правда, проблема даже не столько в этом, сколько в сложности рассчитать баланс современных дифференцированных стратегических потенциалов: «Посчитать, сколько весят различные неядерные вооружения, включая киберсредства, относительно СЯС и вывести формулу, которая подходила бы для всех видов и типов стратегических средств, невозможно в принципе» [2, с. 22].
Стоит отметить, что обозначенные изменения говорят об объективности разрушения прежних режимов. Они просто не способны ответить на новые вызовы, и поэтому их распад закономерен. В таком случае нам необходима дискуссия, направленная на выяснение того, на какие основания будет поставлен новый режим, а также на определение их прочности.
(Не)несущие конструкции
В своё время реалистская парадигма выявила очень важное качество государств, требующее к себе особого внимания, – они, как правило, в своём анализе международной обстановки стараются предполагать худшее. Пожалуй, в рамках стратстабильности этот подход чреват сугубо негативными издержками. Поэтому необходимо работать над главным фактором, подталкивающим к подобному видению, а именно – неопределённостью намерений сторон. Это означает, что будущие режимы из множества прежних наработок обязательно должны обратиться к механизмам транспарентности. Обмен информацией, обоюдные проверки на местах – это те процедуры, которые позволяют сторонам оставаться друг для друга предсказуемыми.
Также, говоря об этом, нам стоит учесть такой, казалось бы, незначительный фактор, как доверие. Обрастание каналами связи и встречи ответственных за использование стратегических средств военных и политиков возводят его как на уровне институтов, так и на уровне человеческих отношений. И вместе с предсказуемостью доверие может образовать существенный ограничитель для намерений применения стратвооружений.
Однако, как показывает опыт настоящего обострения российско-американских отношений в целом и приостановки ДСНВ-3 в частности, этот ограничитель может моментально обрушиться, так как в определённых условиях та или иная держава может оказаться вынужденной, с точки зрения национальной безопасности, свернуть подобную коммуникацию, подталкивая тем самым другую сторону к мысли о необходимости исходить из самого неблагоприятного сценария.
Но если, как мы видим, либеральные концепты иногда допускают сбои, то всегда можно обратиться к вечному реализму и его балансу сил, что в рамках стратегической стабильности выразился в ипостаси ядерного сдерживания.
Будучи базовым механизмом сохранения международного мира в атомную эпоху, обеспечивающим гарантированную способность ядерных государств нанести друг другу неприемлемый ущерб в ответном ударе, оно, безусловно, должно быть положено в основу будущих режимов. Но и перед ним стоят вызовы, на которые ещё только предстоит ответить.
Дело в том, что в период биполярности и какое-то время после ядерное сдерживание основывалось на зафиксированном в договорах принципе «достаточного минимума», предполагающего требование наличия лишь определённого количества наступательных и оборонительных средств у государств. С одной стороны, это делало их уязвимыми, но, с другой, сохраняло такой объём вооружений, который в любом случае давал им возможность к ответному удару.
В настоящий момент востребованность данного принципа под вопросом. Это связано с тем, что делаться уязвимыми внутри относительно предсказуемых двухсторонних отношений не равно уязвимости перед куда большим количеством слабо прогнозируемых угроз, исходящих как от увеличившегося числа ядерных акторов, так и более дифференцированных наступательно-оборонительных потенциалов. Поэтому сейчас не просматривается никакой почвы, на которой прежде восходили, к примеру, такие договоры, как договор по ПРО 1972 г. Следовательно, на вооружение вполне может быть взята логика, обратная той, что преобладала в 1970-х гг: если мы не можем обезопасить себя за счёт обоюдной уязвимости, значит, обезопасим – за счёт усиления. И здесь важна ремарка. Во времена «разрядки» СССР и США играли в поддавки с целью избежать ядерной войны, сейчас же в рамках описанной картины схожие игры маловероятны, поэтому игроки могут начать исходить из цели более урезанной – сократить издержки ядерной войны для своей страны, иными словами, отразить ракетно-ядерный удар противника и нанести свой.
А такая цель определяет и собственные задачи – создать такие совершенные оборонительные системы, что максимизируют защиту, насколько это вообще возможно, и такой объём наступательных средств, с помощью которых всё-таки удастся произвести решающий контрсиловой удар.
Очевидно, при данном раскладе вызревают объективные предпосылки к возобновлению гонки вооружений. Достаточно характерной в этом плане является недавно опубликованная в министерском журнале «Международная жизнь» статья Г. И. Машкова, посла по особым поручениям, председателя в Режиме контроля за ракетной технологией в 2021–2022 гг., предлагающая категоричные рекомендации относительно отечественного стратегического потенциала в новых условиях:
- «проработать идею наращивания СНВ с созданием единой интегрированной национальной системы ПРО»;
- «посмотреть, оправдана ли на западном направлении наша текущая линия по неразмещению первыми баллистических ракет средней и большей дальности наземного базирования»;
- «сохранять бдительность мы должны и на наших восточных рубежах. Нельзя исключать возможности развития там ситуации по конфронтационному сценарию… Поэтому здесь необходимо иметь внушительный арсенал ракет средней дальности»;
- «очевидна потребность в наращивании Россией тактического ракетного потенциала… в том числе в Калининграде».
С учётом вышесказанного можно констатировать, что механизмы транспарентности и ядерного сдерживания в новых условиях не работают так, как прежде. Это не говорит о том, что они бесполезны, однако в условиях необходимости восстановления стратегической стабильности важно учитывать недостатки прежних решений и совершенствовать их или приходить к чему-то новому.
***
Говоря о стратегической стабильности в целом, мы вынуждены отмечать переходный характер её состояния. Причём это лишь начало перехода, подразумевающее туманность её контуров по итогам трансформации. Некоторые из направлений, в которых должна развиваться новая стратстабильность, уже очевидны. К ним мы должны отнести стремление к расширению двустороннего диалога (предполагающее в первую очередь полноценное добавление КНР к российско-американскому стратегическому взаимодействию), поиск достойной замены прежней системе расчётов боезарядов и носителей, налаживание механизмов транспарентности и т. д.
Сейчас же важно сберечь то немногое, что осталось от традиционных подходов, чтобы предупредить вертикальную эскалацию между государствами на большом отдалении от ядерного уровня противостояния. Сохранять же действительно есть что. Помимо СНВ-3, положения которого хоть и в урезанном виде, всё же можно соблюдать де-факто (и здесь, кстати, нельзя не упомянуть, что российской стороной было заявлено намерение соблюдать количественные ограничения и уведомлять США о пусках своих баллистических ракет), в силе до сих пор остаются такие ещё советско-американские документы, как Соглашение об уведомлениях о пусках межконтинентальных баллистических ракет и баллистических ракет подводных лодок 1988 г., Соглашение о взаимных заблаговременных уведомлениях о крупных стратегических учениях 1989 г., а также ряд других договорённостей.
Сами по себе они не достаточны для того, чтобы обуздать те процессы, которые в ближайшее время развернутся в военно-стратегической сфере, однако в эпоху транзита державы должны быть заинтересованными в их использовании, чтобы окончательно не перейти к стратегической нестабильности.
Примечания
[1]
Чжуннаньхай (кит. «Центральное и Южное моря») – рукотворное озеро в Пекине, расположенное непосредственно к западу от Запретного города и занимающее примерно такую же площадь. Этот квартал называют «новым запретным городом», так как по берегам озера расположены штаб-квартиры высших органов власти КНР. –
Прим. ред.
[2] С.А. Караганов, Д.В. Суслов. Новое понимание и пути укрепления многосторонней стратегической стабильности : доклад. М.: ВШЭ, 2019. 55 с.
Ключевые слова: Контроль над вооружениями; Россия-США; КНР.
NPR/AC
