Эксклюзивное интервью
Сергей Рябков: «Технологии развиваются гораздо быстрее, чем за ними поспевают дипломатия и политическая мысль»
Заместитель Министра иностранных дел России С.А. Рябков принял в МИД России студентов первого и второго курсов магистратуры ПИР-Центра и МГИМО «Международная безопасность», выпускников образовательных программ, сотрудников и стажеров ПИР-Центра. Не всё из стенограммы этой насыщенной встречи мы можем опубликовать. Ниже – фрагменты этого диалога.
ДНЯО: «Будем готовы работать на результат. Но не ценой отказа от своих принципиальных позиций».
Владимир Орлов (основатель и директор ПИР-Центра): Этим летом на сайте Российского совета по международным делам вышла статья, посвященная ядерному нераспространению. В ней, в частности, говорится, что определенная часть теоретиков международной политики в странах Запада, а также целый ряд «блестящих интеллектуалов» в России, уже достаточно давно выступают с идеей, что распространение ядерного оружия может оказаться не опасностью, а благотворным фактором. «Наличие этих вооружений является мощным сдерживающим фактором для возникновения военных конфликтов и в целом стабилизирует положение в сфере безопасности», говорится в статье. Лично я не принадлежу к этим «блестящим интеллектуалам», которые выступают с этих позиций. А Вы?
Сергей Рябков: Я вообще себя к интеллектуалам не отношу, я сугубо бюрократ, понимаете, поэтому что мне себя равнять с интеллектуалами – тем более с блестящими.
Что касается благотворного влияния ядерного оружия на безопасность, ну, если выступать с позиции сугубого формалиста, то тогда на это можно сказать следующее: блестящие интеллектуалы должны тогда задуматься: а как мы будем запускать международный переговорный процесс по тотальному пересмотру ДНЯО? Либо – как мы будем формализовать выход тех или других государств из ДНЯО? И готовы ли эти государства к такому выходу? А что что тогда делать с огромным объемом наработок, которые сложились и лежат под спудом в рамках ДНЯО, по поводу того, как международное сообщество мыслило себе осложнение процесса выхода из ДНЯО?
Владимир Орлов: Теперь о предстоящей Обзорной конференции ДНЯО. Недавно Вы заявили, что Россия не будет подписываться под оскорбительными обвинениями в свой адрес или в адрес своих союзников ради принятия итогового документа, который, строго говоря, не имеет определяющего значения для функционирования режима ядерного нераспространения.
Сергей Рябков: Я просто не помню дословно, как это было сформулировано. Но я готов повторить ту же мысль. Проблема в том, что не только на площадке ДНЯО, как мы знаем, не только в рамках обзорного процесса, но и, по сути дела, на любых площадках, занимающихся в многостороннем формате тематикой ядерного нераспространения и контроля над вооружениями, да и экспортным контролем, наблюдается тенденция, когда в силу весьма актуальных (скажем так, мягко), но по факту очень острых и трудно решаемых проблем, не относящихся, тем не менее, напрямую к мандатам, соответствующих структуре форматов, влиятельная группа западных стран постоянно выходит с формулировками, идеями, предложениями, разного рода концептуальными и сиюминутными вбросами на потребу дня, – идеями, которые не имеют ни малейшего отношения к сути вопроса, которым мы там [в ходе обзорного процесса ДНЯО, на обзорных конференциях] должны заниматься.
Поэтому, если представить себе условную шкалу приоритетов, которая есть у нас, и соотнести её с той шкалой приоритетов, которые есть у государств, занимающихся вот такой практикой нарушения любых правил игры, в этой ситуации ради самого факта достижения документального результата того или иного мероприятия в сфере нераспространения контроля над вооружениями соглашаться с формулировками, которые для нас категорически неприемлемы (вплоть до того что они просто отрицают реальность), мы не можем. В результате жертвой вот такого противостояния падают итоговые документы. Часто дело заканчивается принятием процедурных тавтологических докладов, от которого тоже часто возникают проблемы. Я допускаю что таким же образом все повернется на Обзорной конференции по рассмотрению действия ДНЯО будущего года. Если мы получим содержательный итоговый документ, – в таком случае это будет большой успех, но он, гарантированно, в этом случае будет составлен по принципу абсолютно наименьшего общего знаменателя.
Мы занимаем в данном случае открытую позицию. Мы будем, мы готовы работать на результат. Но не ценой ухода, отказа от своих принципиальных позиций. Это неотменимый факт. Вот та реальность, в которой мы находимся. Чем быстрее оппоненты поймут это и воспримут как данность, тем лучше.
Контроль над вооружениями: «Россия расставила внятные дорожные знаки для дальнейшего движения. Здесь – только прямо. Здесь – остановка запрещена. Здесь – главная дорога».
Миродил Мукимов, Республика Таджикистан (Студент 1-го курса магистерской программы МГИМО МИД России и ПИР-Центра «Международная безопасность»): Уважаемый Сергей Алексеевич, в ответ на инициативу Российской Федерации о соблюдении существующих ограничений после истечения ДСНВ в течение следующего года президент США Дональд Трамп назвал предложение «хорошей идеей», однако не сделал дополнительных публичных заявлений по этому поводу. Вы, Сергей Алексеевич, 23 октября 2025 г. в беседе с газетой «Известия» на вопрос о возможном восстановлении двусторонней комиссии России и США по ДСНВ ответили, цитирую: «Пока не рассматриваются». Как Вы считаете, есть ли перспективы восстановления и развития российско-американских отношений в области стратегической стабильности?
Сергей Рябков: Вы процитировали президента Трампа, который сказал, что это «хорошая идея». Он потом опять прокомментировал, что в принципе ему это нравится, и вообще денуклеаризация – это хорошая идея. Но мы не говорим о денуклеаризации.
Дальше этого пока, в общем, дело не сдвигается. Я думаю, что, несмотря на эти в целом позитивные сигналы, пока еще рано говорить о том, какова может быть позиция Вашингтона в целом применительно к этому предложению. Я предполагаю, что те специалисты в Вашингтоне, кто этим занимается в режиме анализа и осмысления и выработки разных опций, они, наверное, ещё не подошли к стадии, когда можно что-то более определённое сказать на этот счёт.
С нашей стороны расставлены, по-моему, достаточно внятные дорожные знаки для дальнейшего движения. Здесь – только прямо. Здесь – остановка запрещена. Здесь – главная дорога. Мы предлагаем двинуться по этому пути и в итоге выйти на более прямой путь вперед.
Но получится это или нет, я не знаю. Для меня очевидно, что диспозиция, которая была задана предложением Президента, – она, по существу, является приглашением другой стороны к проявлению ответственности. Это важно и с точки зрения безопасности и наших стран, и с точки зрения экономии средств. Если кому-то придет в голову в Вашингтоне сказать президенту Трампу, что поддержка российской идеи снизит в дальнейшем шансы на повторение шатдаунов, то может быть это поможет… а, может, и не поможет.
При условии ненарушения американцами значимым образом стратегического баланса и без каких-то действий с их стороны, которые означали бы посягательство на наши интересы безопасности, будь то с точки зрения развития американского стратегического наступательного или стратегического оборонительного потенциала, то без этих действий есть возможность придерживаться обоюдно центральных количественных ограничений в рамках ДСНВ в течение года, с последующей оценкой того, что будет происходить дальше.
Насчет Китая – я думаю, что мы все прекрасно осведомлены о том какую позицию в этой сфере занимает Китайская Народная Республика: мы к этой позиции относимся с большим уважением, наши отношения с Китаем находится в превосходном состоянии и мы этим очень дорожим, а также испытываем полное доверие китайским партнерам. Относимся с понимаем, что Пекин тоже нам доверяет. Поэтому мы не хотим привносить сюда дополнительные элементы, тем более настолько сложные как те, о которых мы говорим.
Нас заботит происходящее с ядерными потенциалами ближайших союзников США в Европе – Великобритании и Франции, у которых есть программы модернизации как с точки зрения носителей, так и – в определенной степени – с точки зрения боезарядов. У Парижа есть идеи выступить вскоре с обновленной ядерной доктриной, и мы будем смотреть, что там может быть написано в этом документе. Поэтому для нас очевидно, что любой процесс диалога по стратегической стабильности, который может последовать когда-то в дальнейшем, в обязательном порядке должен учитывать эти обстоятельства.
И за переговорным столом мы, конечно же, об этом будем говорить, – когда к тому подойдет время и сложатся предпосылки. Потому что сейчас ни о каких переговорных столах вообще, в принципе, речи быть не может. Но когда-нибудь мы будем говорить о том, что именно нужно сделать, чтобы Соединенное Королевство Великобритании и Северной Ирландии, а также и Французская Республика в этом процессе участвовали.
КНДР: «У нас на сегодня сложились очень глубокие, союзнические отношения»
Ю Донг Сук, Республика Корея (аспирант МГИМО МИД России, член Сообщества «Под знаком ПИР»): В прошлом году Россия и Северная Корея подписали Договор о всеобъемлющем стратегическом партнерстве. Несколько месяцев спустя Министр иностранных дел Сергей Лавров назвал вопрос северокорейской ядерной программы закрытым. На днях лидер КНДР Ким Чен Ын заявил, что военное сотрудничество между Северной Кореей и Россией будет продолжаться без остановки. Есть ли, по Вашему мнению, возможность возобновить обсуждение темы ядерного нераспространения применительно к КНДР, или эта тема теперь полностью исключена из повестки для российского правительства? И еще: есть ли у России планы и желание восстановить диалог и улучшить отношения с Республикой Корея?
Сергей Рябков: У нас на сегодня сложились очень глубокие, союзнические отношения с КНДР. Эти отношения не угрожают кому-либо. Они не угрожают Республике Корея. Они сфокусированы на решении задач взаимного укрепления безопасности наших двух стран. Если прочитать внимательно статью 4 Договора между Москвой и Пхеньяном, то все станет понятно – там взаимопомощь ограничивается только конкретной ситуацией агрессии. И этим все сказано. Именно поэтому в Республике Корея не должны испытывать озабоченности по поводу этого, а наше военно-техническое и военное сотрудничество [с КНДР] развивается в строгом соответствии с нашими внутренними законодательными требованиями и нашими международными обязательствами.
«Иран остается участником ДНЯО и стороной соглашения о гарантиях с МАГАТЭ»
Эмиль Еркулаев (студент 1-го курса магистерской программы «Международная безопасность» МГИМО МИД России и ПИР-Центра): МАГАТЭ сейчас – это одна из ключевых организаций, которая следит за ядерным нераспространением, чтобы все было в рамках соглашений. Однако, как мы видим, в последнее время происходят некоторые кризисные ситуации, связанные с МАГАТЭ, – например, по Ирану. Иран вышел из соглашения и возмущается, что как раз-таки МАГАТЭ передает чувствительную информацию противнику Ирана… вот удар по доверию к МАГАТЭ произошел. Плюс позиция МАГАТЭ по атакам Украины против Запорожской и Курской АЭС… Официальный представитель МИД России Мария Захарова заявила о том, что МАГАТЭ нужно давать более объективные оценки, а сейчас агентство политизировано. Какие шаги помогут МАГАТЭ восстановить доверие к себе?
Сергей Рябков: Это сложный сюжет, и он требует углубленного разбора. Но я хотел бы сразу упомянуть, если я правильно Вас услышал: Вы сказали, что Иран «вышел из соглашения». Нет, Иран не вышел из соглашения.
В 2018 году первая администрация Дональда Трампа в одностороннем порядке официально вышла из Совместного всеобъемлющего плана действий (СВПД), произошло это 8 мая.
После этого, в течение года, Иран проявлял стратегическое терпение и не предпринимал ровно никаких шагов, а делал все то же самое, что и до момента выхода США, то есть обеспечивал прием инспекторов, выдерживал уровни обогащения, не наращивал количество размещенных центрифуг и так далее. Через год они [иранцы] начали постепенно развивать свою ядерную программу, отклоняясь от тех предписаний, которые были заложены в СВПД и получили соответствующее оформление путем принятия резолюции Совета Безопасности ООН 2231, и это шло по нарастающей. В итоге они подняли уровень своего обогащения до 60 %, количество материала превысило 400 килограммов и кризис усиливался.
Три попытки обеспечить коллективное решение проблемы через СВПД не увенчались результатом, и, после прихода к власти в США Дональда Трампа и назначения на должность спецпосланника по Ближнему Востоку Стива Уиткоффа, процесс приобрел характер опосредованных американо-иранских переговоров по ограниченному кругу вопросов. Когда приближался третий раунд этих переговоров, Израиль, а затем и США нанесли удар, в том числе по ядерным объектам Ирана, находящимся под гарантиями МАГАТЭ. То есть этот удар был в значительной степени по самой системе гарантий и по МАГАТЭ с политической точки зрения.
За этим последовала серия дальнейших весьма деструктивных действий западной группы, включая объявленный ими запуск принудительного восстановления отмененных резолюцией СБ ООН 2231 санкций в отношении Ирана, и в итоге всего этого Иран объявил о приостановке соглашения и сотрудничества с МАГАТЭ от 9 сентября текущего года. Это единственное соглашение, которое официально приостановлено Ираном на сегодня. СВПД прекратил свое существование в силу истечения резолюции СБ ООН 2231, и Иран остается участником ДНЯО и стороной соглашения о гарантиях с МАГАТЭ.
Обычные вооружения: «Вначале должна быть пройдена фаза, связанная с результативным завершением СВО»
Александр Громов (Студент 2-го курса магистерской программы МГИМО МИД России и ПИР-Центра «Международная безопасность»): Мой вопрос касается контроля над обычными вооружениями. В настоящее время специальная военная операция показывает, что все еще возможен полномасштабный военный конфликт с применением обычных вооружений. В настоящее время линия боевого соприкосновения насыщена военными технологиями. Европейские страны инициируют программы по наращиванию своих военных промышленностей. В связи с этим, как Вы считаете, возможно ли в будущем подписание нового договора по контролю над обычными вооружениями, в частности над беспилотными системами и дронами, и нужен ли такой договор России вообще?
Сергей Рябков: Одна из проблем нынешней в целом очень сложной ситуации в сфере контроля вооружения связано как раз с тем, что технологии развиваются гораздо быстрее, чем за ними поспевает дипломатия и политическая мысль. Это, кстати, не только в военной сфере заметно. Посмотрите на то, что происходит вокруг искусственного интеллекта, – вот вам пример, который на переднем плане.
А что касается контроля над обычными вооружениями и его будущего, – я думаю, что возможно всё… но в весьма отдалённой перспективе.
Вначале должна быть пройдена фаза, связанная с результативным завершением СВО. Задачи СВО были поставлены Президентом России в 2022 году, они не изменились, могут быть разные способы их достижения, сейчас доминируют военные, силовые. Возможны и дипломатические.
И были периоды, когда на этом треке достигались определенные результаты. К сожалению, они не оказались устойчивыми, либо не были доведены до фазы оперативной готовности. Но это не означает, что политико-дипломатический путь себя дискредитировал.
Главное, что решимость добиваться целей СВО у нас остаётся в полной мере. Вот после достижения этого результата и хотя бы относительной нормализации обстановки, наверное, появятся голоса, выступающие в пользу восстановления системы контроля над обычными вооружениями.
Регион, который может быть ими охвачен, я сейчас не буду даже приблизительно называть, потому что это не просто суперпроблемная тема, это глубоко политизированный вопрос. Мы, как вы знаете, все активнее работаем в пользу продвижения концепции евразийской безопасности.
А что касается евроатлантической безопасности, то наши противники отрицают саму идею того, что она может формироваться с участием России как актера, не то, что с должным учетом интересов России, а просто с участием России. Соответственно, сегодня от того, что и раньше не очень впечатляло своей эффективностью и масштабом, а именно от Договора об обычных вооруженных силах в Европе (ДОВСЕ), Договора по открытому небу (ДОН), от Венского документа (ВД) о мерах укрепления доверия и безопасности и контроля над обычными вооруженными силами в Европе, не осталось практически ничего, хотя некоторые страны и остаются формально в поле Договора по открытому небу, кто-то что-то предпринимает в рамках Венского документа… Но это все скорее имитация, нежели какая-то реальная деятельность.
Сфера охвата гипотетической будущей системы или элементов этой системы, безусловно, будет обсуждаться следующими поколениями, при благоприятном общем сценарном развитии. Наверное, какие-то будущие поколения к этому обратятся. И тогда мы, наверное, получим совсем другую среду в этой сфере, в том числе с учетом технологического развития.
Предотвращение гонки вооружений в космосе: «У наших оппонентов нет политической воли начать диалог»
Кирилл Прохоров (студент 2-го курса магистерской программы МГИМО МИД России и ПИР-Центра «Международная безопасность»): Уважаемый Сергей Алексеевич, моя магистерская диссертация посвящена вопросу предотвращения гонки вооружений в космосе. Одна из главных инициатив в этой сфере – это проект договора о предотвращении размещения оружия в космосе, инициированный Россией и Китаем. Его противники выдвигают две основных претензии. Отсутствие верификационного механизма, в отношении выработки которого нет принципиальных политических разногласий, а также вопрос наземных противоспутниковых систем прямого подъема, по которым разногласий существенно больше. Сергей Алексеевич, какие, с Вашей точки зрения, есть перспективы преодоления данного разногласия? На какой основе оно может быть разрешено? Есть ли вообще перспективы заключения юридически обязывающего договора в этой сфере, в том числе с учетом нынешней администрации в Белом доме?
Сергей Рябков: Мы давно продвигаем эту инициативу, она смыкается с политической инициативой о принятии политического обязательства о неразмещении первыми оружия в космосе. Вам, поскольку вы на этом специализируетесь, и то, и другое, я уверен, очень хорошо знакомо.
Что касается ситуации вокруг обновленного уже порядочное количество лет назад российско-китайского проекта договора, то могу Вам сказать следующее: на протяжении всех этих лет не было не то что готовности серьезно включиться в проработку этого вопроса, а вся активность сводилось к тому, чтобы придумать аргументы, почему это невозможно. Ну а начиная с 2022 года группа Евросоюза в принципе отказалась от содержательного диалога с нами и занимается только каким-то назиданием или попытками какой-то геополитической педагогики в наш адрес.
Отсутствие верификационного механизма – это не врожденный дефект российско-китайского проекта. Это осознанный ход, направленный на то, чтобы пригласить оппонентов к дискуссии.
Параллель с КБТО здесь просто напрашивается. Та же самая группа утверждает, что Конвенция о запрещении биологического токсинного оружия эффективно работает и надо просто укреплять этот механизм Конвенции и в отсутствие какого бы то ни было проверочного элемента. В 2001 году США в одностороннем порядке свернули согласование протокола о проверке в рамках КПТО, когда текст был готов, по нашему мнению, более чем на девяносто процентов. И ничего. 25 лет существует Конвенция… А здесь, видите ли, нельзя заняться обсуждением договора, потому что в нём, в договоре, видите ли, нет механизмов проверки.
Если бы вы хотели всерьез этим заняться, говорим мы нашим оппонентам, вы, всегда трепетно относящиеся именно к транспарентности инспекциям проверки, могли бы, ну не за два дня, но за два месяца написать правдоподобный текст, и тогда мы могли бы начать обсуждать, насколько это правильно или неправильно. И вы же, которым так плохо без механизма проверки, обладаете такими национальными средствами контроля обстановки космического пространства, что вам без механизма проверки видно, кто там какой теннисный шарик на какую дальность запустил и на какой орбите он находится.
Поэтому это не более чем lip service, не более чем попытка найти отговорку, особенно для непосвященных – что вот, мол, русские там что-то такое придумали. Что касается противоракетных систем разрушительного действия прямого восхождения или любых других: американцы соответствующую технологию создали гораздо раньше нас. У Китая она тоже имеется. Когда проводились соответствующие испытания, которым было приписано противоспутниковое оружие нашими оппонентами, было много шума о том, что в результате применения соответствующей системы на орбите образовалось большое количество космического мусора. Но проект договора сформулирован так, что против космических объектов применение силы в рамках такого договора должно быть запрещено. А что включают средства, с помощью которых такое применение силы запрещается? Давайте обсуждать, на то и переговоры, на то и дискуссии, чтобы понять, где пределы и где сфера охвата.
Отсылка к неразрывной взаимосвязи стратегических наступательных и стратегических оборонительных вооружений существует в преамбуле ДСНВ, это важнейший элемент документа. Дело прошлое… но, когда ДСНВ разрабатывался, на ранней стадии, между Россией и США был согласован и принят двухстраничный документ, который касался сферы охвата будущего договора и задавал его основные параметры.
А всё, что туда не попало, оставалось за бортом предстоящих переговоров. Вот это просто азбука. Это оптимальный путь движения.
Чего в нашем проекте договора о предотвращении размещения оружия в космосе не хватает? Всего хватает. Не хватает политической воли – со стороны оппонентов! – чтобы этим заняться. Потому что любая такая договоренность будет мешать им заниматься вепонизацией космического пространства, обеспечивать там то, что они считают своим неоспоримым преимуществом, и при этом навешивать на противников геополитических ярлыки, обвинять их в чем угодно.
Вспомните, год назад, или, может, чуть побольше, администрация Джо Байдена вдруг принялась вопить относительно намерения России разместить в космосе ядерное оружие. Это был верх спекулирования на серьезной теме, потому что ядерное оружие в космосе, – оно наносит тебе, твоим союзникам такой же ущерб в случае применения, как и твоему противнику, уничтожая capabilities без разбора, независимо от того, кому они принадлежат.
Либо, если это миниатюрный заряд, то возни с этим, чтобы его доставить на нужную дальность, в сто раз больше (я огрубляю), чем-то же самое изделие, которое мы хотим уничтожить, принадлежащее противнику, поразить прямым кинетическим воздействием. Здесь не нужно быть никаким военным стратегом, чтобы это понимать. Но, тем не менее, крику, шуму сколько было… в том числе и от тех, кто подпевает Вашингтону.
«Я большой фанат БРИКС»
Анастасия Мирская (студентка 2-го курса магистерской программы МГИМО МИД России и ПИР-Центра «Международная безопасность»): Уважаемый Сергей Алексеевич, учитывая те вызовы, с которыми сталкивается система контроля над вооружением в текущее время, учитывая развитие систем двойного назначения, искусственного интеллекта, угрозы космической безопасности, может ли БРИКС стать той платформой, которая бы предложила какие-то новые взгляды или новые подходы к решению этих проблем? И насколько, как Вы считаете, страны объединения заинтересованы и готовы вести диалог по этой тематике?
Сергей Рябков: Я большой фанат и поклонник БРИКС, и я давно и без каких-то пауз, уже много лет, занимаюсь БРИКС. Поэтому могу вам сказать, что в БРИКС, конечно, большой потенциал, он сохраняется, и присоединение к БРИКС значительной группы новых участников, а также создание категории государственных партнёров не ослабило внутреннюю динамику объединения. Ведь получается иной раз как: чем больше аудитория, тем больше гвалт в ней. Но в данном случае этого не произошло, и не в ущерб эффективности объединения оказалось его расширение.
Сказав это, должен вам сказать также и о том, что любой наблюдатель, любой аналитик, просто взяв в руки документы БРИКС и почитав их под определенным углом, заметит, о чем в них идет речь, но заметит также и то, о чем в них речь не идет.
И это не случайно. Если взять ядерное разоружение, вы понимаете, с каких позиций к этому вопросу подходят Бразилия и ЮАР, а с каких позиций к этому вопросу подходят Россия и Китай. Это наиболее очевидный пример. Хотя это не значит, что мы как-то искусственно зауживаем повестку дня и что в БРИКС нет дискуссии. Дискуссии идут. Есть соответствующие форматы. И министры иностранных дел обсуждаю, и высокие представители, занимающиеся проблемами безопасности, и на уровне лидеров тема звучит. Но это все равно не эквивалентно фиксации общей позиции, как это делается по множеству других, в том числе имеющих прямое отношение к международной безопасности вопросов в данном конкретном формате.
Одно из концептуальных и методологических преимуществ БРИКС в том, что там никто никому ничего не навязывает. Никто не должен в БРИКС подписываться под чем-то только по той причине, что эта страна входит в данное объединение.
Абсолютное уважение к национальным приоритетам (и, соответственно, строго консенсусное принятие любых формулировок решений), наверное, в какой-то степени отражается на темпе продвижения по некоторым вопросам. Но, с другой стороны, это лучшая гарантия того, чтобы все участники БРИКС чувствовали себя внутри объединения комфортно.
Поэтому мы будем продолжать заниматься «жесткой безопасностью» в широком смысле слова, но это не значит, что БРИКС в данной сфере обязательно будет выступать в качестве какого-то генератора идей или какого-то маяка, который ведет за собой. В каких-то сферах – да. Наверное, это возможно, например, в сфере искусственного интеллекта. Бразильцы в этом году впервые обеспечили принятие не просто каких-то компактных формулировок, вмонтированных в основное тело итоговой декларации саммита в Рио-де-Жанейро, но впервые в истории БРИКС была принята отдельная лидерская декларация по тематике искусственного интеллекта. Само по себе это достаточно важный шаг. Но это тоже пример и иллюстрация того, что, возможно, и БРИКС находится в процессе внутренней эволюции.
Приближается переход председательства к Индии. Мы с интересом ждем от индийских друзей изложения того, какие им видятся приоритеты. Я допускаю, что и в сфере «жесткой безопасности» мы в будущем году от БРИКС услышим что-то новое.
Ключевые слова: Контроль над вооружениями; Ядерное нераспространение; БРИКС
RUF
E16/SHAH – 25/11/19
