№ 2, 2024. Танец «маленьких черных лебедей»

Горячая тема

Вместо введения: от кризиса глобализации к кризису [одно]полярного мира

Главной базовой констатацией в отношении нынешнего этапа развития системы международных политических и экономических отношений является выход из состояния ожидания начала трансформаций в фазу формирования нового геоэкономического пространства. Случилось то, о чем говорил Президент Российской Федерации Владимир Путин в своем выступлении на Пленарном заседании Восьмого экономического форума во Владивостоке в сентябре 2023 г., когда отметил формирование, как минимум, двух новых центров экономического роста: Восточноазиатского и Арктического, которые существенно меняют экономическую географию современного мира[1]. Даже нынешнее обострение арабо-израильского конфликта в основе своей имело геоэкономические противоречия разного уровня: от недопустимости существования безгосударственной зоны с доминирующей серой и черной экономикой, не реализовывавшегося длительное время под давлением военно-силовых факторов запроса на кардинальное изменение путей транспортировки углеводородов. Геоэкономическая неопределенность на Ближнем и Среднем Востоке усилилась нарастанием китайского присутствия и превращением региона в условиях конфликта на Украине в ключевой регион для реализации китайского проекта Великий шелковый путь.

Процессы последних лет фиксируют важнейшую особенность современного мира: возвращение к пространственности, что, вероятно, следует считать центральной тенденцией трансформаций 2021-2023 гг., достигшей к 2023 г. своей кульминации, совместив разворот к пространственности с политическим запросом на суверенизацию, что прямо противоречило базовой тенденции эпохи поздней глобализации на десуверенизацию и сетевизацию, демонтаж суверенитета как базового принципа организации системы международных отношений. Нынешняя эпоха в развитии архитектуры глобальной политики и механизмов регулирования мировой экономики вновь возвращает нас к вопросу о соотношении иерархичности и сетевизации[2], а, по сути, — к вопросу о ключевых акторах современной политики и экономики и их способности локально определять правила игры, т.е. реализовывать право на ситуативный суверенитет.

Другим определяющим моментом в современных глобальных трансформациях является констатация на высоком политическом уровне невозможности сохранения системы международных отношений в формате, возникшем после
1991 г. Это понимание нашло отражение в измененной Концепции внешней политики России, развившей основные положения, содержавшиеся в выступлении министра иностранных дел Российской Федерации Сергея Лаврова на сессии Генеральной Ассамблеи ООН еще в 2022 г.[3]

Процессы формирования многополярного пространственного мира, безусловно, будут иметь последствия и не всегда благоприятные и на макроуровне, уровне больших систем, и на уровне важнейших социальных групп, и на уровне отдельного человека. Глобальные трансформации могут перестать быть только верхушечным, элитным явлением, затрагивая и повседневную жизнь людей, заставляя их менять модели своего социального поведения и потребления. Трансформации затронут все аспекты развития человечества: социально-экономические, идеологические, социальные, социокультурные. Мы вступаем в эпоху комплексных, но не всегда синергичных трансформаций развития. Этот аспект пока еще до конца не оценен ни на политическом, ни на экспертном уровнях.

На данном этапе центральной сферой проявления эффекта трансформаций будет военно-политическое противоборство в различных формах и с различной, но в целом тяготеющей к низкой интенсивностью. Это является важнейшей чертой перехода к пространственности, отражающей важнейший запрос — запрос на новый уровень защищенности пространства. Это подтверждается тем, что главным механизмом пространственной трансформации последних лет были изменения с опорой на военно-силовые инструменты. Начало Специальной военной операции, через однодневную военную операцию в Нагорном Карабахе, нарастание военной напряженности в Тайваньском проливе к октябрьскому обострению на Ближнем Востоке, грозящему перерасти в большую ближневосточную войну, стали символами новой исторической эпохи.

На уровне скрытых процессов наиболее фундаментальные изменения происходят в геоэкономической сфере, как минимум, видоизменяя, а в ряде случаев — и прямо разрушая базовые связи экономической взаимозависимости, считавшейся основой глобального мира. Пока это разрушение не приобрело обвальных масштабов. Во многом это случалось в силу сохранения основы системы международной торговли углеводородами, несмотря на попытки США и их союзников переформатировать ее на основании политических решений вопреки экономическим интересам. Это уже привело только к вытеснению части торговли углеводородами в серую и черную зоны. Но с учетом нарастания запроса на национализацию технологически критических сегментов важнейших производственных цепочек рано или поздно количество накопленных разорванных связей взаимозависимости перейдет в качество.

Диалектика явного и скрытого в глобальных трансформациях является ключевым фактором, формирующим барометр международных отношений, вернее создающим эффект двух шкал, который всегда должен будет учитывать любой политик и эксперт.

Это вскрывает один из наиболее значимых вопросов развития системы международных политических и экономических отношений на ближайшие годы: на какой основе, какими темпами и в каком институциональном формате будет происходить регионализация. И будет ли она затрагивать только сферу экономики, как это ранее считалось, или же продолжит тенденцию, заложенную в 2020-2023 гг. и основанную на разрушении чисто геоэкономической логики развития геоэкономической регионализации, привнесение в нее значимого военно-политического, а на нынешнем этапе — еще и политико-идеологического элемента

Значимым среднесрочным вопросом, вытекающим из предыдущего, объективно становится то, как, какими методами и в каком темпе будет демонтироваться американоцентричная система международных отношений, а также ее операционные инструменты: система многосторонних военно-политических альянсов и двусторонних обязательств в сфере безопасности.

Оценивая перспективы развития военно-политической ситуации на период 2024-2025 гг. необходимо учитывать то обстоятельство, что в период 2021-2023 гг. были запущены фундаментальные процессы, которые будут актуальны в течение относительно длительного времени, возможно, до того момента, когда начет оформляться устойчивый, обновленный с учетом реалий геополитической и геоэкономической многополярности мировой порядок. Эти процессы были во многом отрицанием моделей развития, характерных для поздней глобализации, и откатом к моделям развития и взаимодействия крупнейших государств мира, характерных для более ранних исторических эпох, что само по себе заслуживает отдельного анализа. Фундаментальными элементами новой модели были:

Кризис концепции постпространственного и безгосударственного мира[4], а с ними и концепций политического управления в условиях такого мира. Одновременно росло понимание, что формат национального государства также является геоэкономически и геополитически недостаточным. Выбор между иерархией и сетевизацией мира вырос из невозможности реализовывать концепцию постпространственного мира, которая, маскируясь под сетевизацию, была вполне очевидно иерархичной, опираясь на американоцентричность основных надпространственных систем. Из этого вытекал кризис концепции многополярного мира, трансформировавшейся в концепт полицентричного мира[5], а от нее — к идее бесполярного мира, но с сохранением США в качестве организующей силы и решающего фактора региональных, иногда ситуативно складывающихся балансов сил.
Легализация военно-силовых методов в качестве инструмента экономической конкуренции. Строго говоря, это произошло в ходе гражданского конфликта в Сирии, начиная с 2012 г. Этот конфликт в отличие от всех других эпизодов арабской весны имел четко выраженное геоэкономическое содержание. Но окончательная легализация силовой геоэкономики как инструмента решения экономических задач национального (Турция) и коалиционного (НАТО) уровня произошла в начале 2020-х гг.
Кризис мягкой силы, связывавшийся первоначально с ослабеванием привлекательности США как метрополии глобального мира. Но на рубеже 2020-х гг. этот кризис был усугублен переходом США к использованию более жестких методов воздействия на союзников, конкурентов и противников, причем в ряде случаев вполне оправданным даже по мнению крупнейших американских специалистов[6]. На более глубоком уровне это явление отражало кризис глобальной социальной и социокультурной универсальности, на которую США опирались в своей политике.
Политизация, а, по сути, идеологизация всех основных сфер межгосударственного взаимодействия, внесение в экономику, культуру, в модели социального развития, а главное — в военно-силовое взаимодействие неких идеологических, порой, псевдо-идеологических элементов, существенно менявших характер процессов принятия решений. Фактически де-рационализирующих механизмы принятия важнейших стратегических решений. Развернувшаяся в 2020–2023 гг. глобальная битва за историю стала частью процесса идеологизации мирового развития, осуществлявшегося в условиях распада универсального образа будущего, ставшего основой процессов глобализации.
Постепенный переход к ситуативности военно-политических обязательств США по отношению к союзникам, включая даже обязательства, оформленные институционально (НАТО). Этот процесс проходил сперва в скрытой форме, но в период Дональда Трампа стал проявляться и публично. Долгосрочной точкой надлома системы глобальных обязательств в сфере безопасности может стать октябрьское 2023 г. обострение на Ближнем Востоке, поставившее под сомнение способность США обеспечивать столь большой объем задекларированных гарантий безопасности, начиная с 2020 г. разраставшийся на уровне политической риторики, но не всегда подкреплявшийся ресурсами. На стратегическом уровне это отражало кризис постбиполярной институциональности, в основе своей — американоцентричной. Кризис ресурсного обеспечения военно-политических обязательств США показал противникам Вашингтона наличие серой зоны в военно-политических обязательствах единственной сверхдержавы.

Наиболее принципиальным военно-политическим отличием нынешнего периода глобальных трансформаций от предыдущей исторической эпохи (2014-2020) стало то, что уже признаваемые в тот период неизбежными глобальные геополитические трансформации должны были реализовываться через систему увязанных между собой конфликтов низкой интенсивности (масштабированная мятежвойна), иметь политические, но не политико-географические последствия, не затрагивать базовые основания глобализированных систем. Предыдущая модель глобальных трансформаций, частным случаем которой была арабская весна, а последним крупным эпизодом — попытка отрыва Республики Беларусь от России, была формой сохранения американоцентричности системы международных отношений при перераспределении влияния основных игроков и без нарушения основных связей глобальной и региональной экономической зависимости. В предшествующую историческую эпоху, уже характеризовавшуюся легализацией военно-силовых средств и во внешней политике, и даже в геоэкономических трансформациях (перекройка Ближнего и Среднего Востока под перспективную систему трубопроводных коммуникаций, изменение силовыми средствами географии морских пространств в Восточной и Юго-Восточной Азии и т.п.), но архитектура, в том числе и институциональная, международных политических и экономических отношений оставалась незыблемой. Сейчас речь идет уже не только об изменении политической архитектуры системы международных отношений, но и о политико-пространственном переформатировании важнейших регионов мира.

Формирующие факторы военно-политического барометра актуального мира

Говорить о какой-то сложившейся модели глобальных геоэкономических и геополитических трансформаций сейчас вряд ли возможно. На данном этапе речь идет об установлении неких рамочных условий этих трансформаций, определяющих инструменты, считающиеся приемлемыми. Формируется логика развития, определяемая сложностью выхода за рамки гибридной конфронтации. Даже в противостоянии с Россией, несмотря на массированную политическую пропаганду и масштабные, почти неограниченные информационно-политические манипуляции, коллективный Запад с большим нежеланием приближался к грани войны гибридной и реального вовлечения в конфликт, а в тот момент, когда перспектива перехода к прямому участию в конфликте на Украине стала реальностью (конец июля – начало августа
2023 г.) внутри коллективного Запада начались политические брожения, приведшие к кризису поддержки режима Зеленского. Еще более сложным будет выход за рамки гибридного противостояния в конфликтах, не раскрученных пропагандистски до уровня фиктивно экзистенциональных.

Базовое предположение относительно развития ситуации на период 2024–2025 гг., а возможно, и далее сводится к тому, что крупнейшие игроки в военно-силовых трансформациях мира будут избегать перехода к прямой конфронтации. Это не исключает возможности возникновения прямой конфронтации в результате спровоцированного или даже случайного стечения обстоятельств, военного инцидента и т.п. Крупнейшие акторы системы международных отношений (не обязательно государства, но и субгосударственные участники системы международных отношений) исходят из нежелательности эскалации, цена которой может оказаться слишком большой. Это в особенности проявилось в нынешнем конфликте на Ближнем Востоке.

Складывающаяся на осень 2023 г. обстановка скорее напоминает период перед Первой мировой войной, нежели перед началом Второй. Существующий сценарий, при всех его издержках и неизбежности дальнейшего расширения применения военной силы в политических и геоэкономических целях, позволяет надеяться на переформатирование мировой архитектуры и формирование основ нового миропорядка без масштабного — условно мирового или трансрегионального, захватывающего более двух регионов — военного конфликта.

В современных оценках развития геополитической ситуации помимо отрыва военно-политических аспектов развития от формирования новой экономической географии сложилось восприятие глобального развития как сконцентрированного вокруг двух больших и многоуровневых противоборств:

Считающегося экзистенциональным противостояния России и коллективного Запада, сфокусировавшегося в борьбе за статус Украины. Гибридное противоборство России и Запада, приведшее к возникновению конфликта средней интенсивности, изначально не было экзистенциональным и вообще не несло в себе идеологического компонента (борьбы ценностей), в настоящее время бесспорного. Противостояние России и Запада, включающее в себя очевидный базовый элемент — борьбу за собственную версию истории, можно считать цивилизационным. Новый не только статус противостояния, но его содержание стали результатом невозможности разрешить нарастающие военно-политические противоречия в существующей геоэкономической системе, основанной на доминировании России в энергетических поставках в Европу. Возник замкнутый круг: сохранение геоэкономической (энергетической) базы требовало политической гармонизации, а она была невозможна без разрешения военно-политических противоречий, вызванных экспансией НАТО, на определенном этапе (вероятно, после конфликта 2008 г. в Грузии) начавшей носить идеологически мотивированный характер. Что, в свою очередь, после 2022 г. стало важнейшим фактором формирования военно-политической ситуации в Европе, создав эффект политической непримиримости в отношениях ЕС и России, исключавший компромисс на институциональном, межсистемном уровне, особенно учитывая радикально негативное развитие отношений ЕС и Белоруссии.
Геоэкономического в своей основе противоборства США и Китая, постепенно перерастающего в военно-политическое. Изначально этот конфликт также не был антагонистическим и развивался как часть конкуренции за место Китая в американоцентричной глобализированной экономической системе. Характерно, что даже сейчас это противостояние не считается экзистенциональным, более того, обе стороны отрицают наличие в нем идеологического компонента. Хотя в отличие от России Китай уже на ранней стадии возникновения противоречий с США заявлял наличие ценностного различия. Наиболее дальновидные американские исследователи указывали, что противоречия США и Китая, не являющиеся антагонистическими в геополитике, в пространственной геоэкономике неизбежно станут таковым в силу стремления США иметь действенные инструменты регулирования экономической экспансии США не только на качественном уровне, но и с точки зрения экономической географии. Это же диктовало неизбежность использования Пекином неэкономических (политических и социокультурных) инструментов для усиления экономического влияния. Многоуровневая конкуренция Китая и США с нарастающим значением военно-силовых факторов на Западе рассматривается в качестве основы для барометра, тогда как военно-силовое противоборство с Россией считается имеющим меньшее глобальное значение.
Оба базовых противоречия современного мира — основа барометра актуальной геополитики — приобрели нынешний формат и нарастающую антагонистичность не изначально, а по мере изменения контекста развития. Это продемонстрировало высочайшую степень гибридизации современного мира и опасно высокую степень зависимости экономики от политики. Принципиальная разница между двумя базовыми конфликтами современного мира заключается в потенциале эскалации: если в противостоянии Китая и США эскалация является в целом управляемой, несмотря на явное обострение военно-силовых провокаций с обеих сторон, то в конфликте Запада и России, особенно учитывая ситуацию в отношениях Белоруссии и ряда стран Запада, прежде всего, Польши и Литвы, стороны всерьез подошли к рубежу перехода эскалации на общеевропейский уровень, особенно учитывая, что пространственное переформатирование региона уже вышло на стадию изменения политических границ.

Есть и другое важное отличие: если противостояние Китая и США является в основе своей двусторонним и роль других участников военно-силового баланса пока является минимальной (даже Японии — важнейшего для США союзника, в особенности в военно-морской сфере), то в Западной Евразии сложилась система многоуровневой многосторонней конфронтации, когда различные силы, в том числе и не являющиеся прямыми участниками конфликта, более того, порой — внерегиональные (КНР, в определенной мере Иран и Турция, КНДР), действуют исходя из собственных интересов. И чем дальше, тем сложнее удерживать в коалиционных рамках.

Отметим, что антагонистический характер оба центральных противоречия приобрели, когда получили пространственное выражение: конфликт России и НАТО изначально развивался как пространственный и был обречен на антагонистичность. Противостояние США с Китаем стало приобретать жесткие формы после того, как Пекин стал реализовывать пространственный проект Один пояс – один путь, поставив под вопрос приоритет контролировавшейся США системы глобальной морской торговли. А это означает, что выход на этап стабилизации возможен только при условии возникновения новой геоэкономической логики, которая, даже если она и не будет интегрирующей, установит некие правила игры, соблюдаемые всеми участниками мировых политических и экономических процессов.

Вопрос в том, что возникающая военно-политическая ситуация формирует, на практике — два барометра военно-политической ситуации в современном мире, отличающиеся принципиально различной логикой развития. Между собой они связаны только наличием в них интересов и обязательств США.

Естественный вывод, таким образом, сводится к тому, что фактором, способным определить стратегические линии глобального развития в военно-политической сфере и возможность сдерживания эскалации двух центральных конфликтов, будет перспектива развития внутреннего системного кризиса в США до стадии, подрывающей способность выполнять формальные военно-политические обязательства.

Во второй половине 2023 г. мы наблюдали внешние признаки постепенного сворачивая США своих неформализованных, неинституционализированных военно-политических обязательств. Полный отказ от выполнения обязательств маловероятен. Он станет возможен только в случае глубочайшего социально-экономического кризиса в США, в свою очередь, неизбежно влекущего глобальный финансово-инвестиционный кризис. Это сформирует глобальный форсмажорный сценарий, превращающий маленького черного лебедя в полноценного. Серьезным тестом на способность США выполнять функции глобального военно-политического центра стали события осени 2023 г., когда США оказались в состоянии необходимости вести военно-силовые операции одновременно на четырех направлениях:

Гибридная война против России на Украине и вокруг нее, имеющая тенденцию к увеличению вовлечения внешних сил в конфликт.
Оказание военно-технической помощи ключевому союзнику вне НАТО — Израилю — в ситуации террористической атаки с переходом ситуации на стадию регионального конфликта с возможным втягиванием в него Ирана, сперва на уровне проиранских формирований, а при определенных условиях — и как государства.
Накапливание военных сил и средств, а также развитие военно-политической, в первую очередь, но также и военно-технической инфраструктуры для прямого военно-силового сдерживания Китая в Восточной Азии.
Политическое сдерживание с элементами военно-силового участия России (а на данной фазе — также и Китая) в Африке на фоне сокращения возможностей европейских союзников и отсутствия готовой военной инфраструктуры.

Вокруг двух, вероятно, на самом деле центральных геополитических противоречий современного мира, формируется существенно более сложная геополитическая ситуация.

Выделим несколько важных обстоятельств:

Произошло размораживание целого ряда ранее считавшихся замороженными локальных конфликтов, готовность к участию в которых США и рядом их союзников была поставлена под сомнение. Рисковость сосуществования рядом с серыми зонами влияния существенно выросла.
Сложились целые системы дополняющих военно-силовых противоречий, а в перспективе — конфликтов — позволяющих геополитическим силам второго и третьего ряда получать непропорциональные возможности влияния на геополитическую ситуацию в ключевых регионах мира. В подобном ключе действуют Польша, Турция, вероятно, по этому же пути пойдут Япония, Вьетнам, а при определенных условиях — Египет и Индонезия.
Несмотря на складывающуюся ситуацию, институционализация в военно-политической сфере практически не происходит. Это отражает нежелание крупнейших игроков современного мира брать на себя новые обязательства накануне возможной масштабной глобальной или субглобальной хаотизации.

На втором плане военно-политической ситуации находятся три других военно-политических процесса, размороженных в 2020-2023 гг. и имеющих конфликтный потенциал и способные к масштабной эскалации с геоэкономическими последствиями:

Сохраняющаяся низкоинтенсивная нестабильность вокруг Афганистана, способная сыграть роль запала для инициирования переформатирования всего региона. Ключевой точкой нестабильности становится Пакистан, являющийся неофициальным ядерным государством. Возможность социально-политической, а затем и военно-политической хаотизации полосы от Герата до Карачи является более, чем реальной.
Предкризисная ситуация в Центральной Азии, обостренная наличием неформализованных обязательств в отношении политических режимов ряда постсоветских государств одновременно от нескольких крупных военно-политических игроков. Ситуация в Центральной Азии в настоящее время выглядит идеальной для реализации почти любых схем информационно-политического манипулирования.
Ситуация на Корейском полуострове, получившая именно в 2023 г. новую динамику, что нельзя не связывать с позицией Республики Корея (Южной Кореи), оказавшейся втянутой США в гибридный конфликт с Россией в качестве одного из важнейших поставщиков вооружения. Этот конфликт на период 2024-2025 гг. будет, вероятно, одним из важнейших источников региональной, да и глобальной военно-политической неопределенности.

Главный вывод по результатам осени 2023 г., который, вероятно, будет актуальным на период 2024–2025 гг.: США продолжают сохранять потенциал для непрямого (гибридного) одновременного участия в одном конфликте средней интенсивности и одном конфликте низкой интенсивности. Но деградация системы принятия политических решений будет постоянно сокращать зону уверенности американских союзников в способности США выполнять взятые на себя обязательства. Переход от непрямого к прямому участию даже в конфликте низкой интенсивности и тем более в конфликте средней интенсивности на Украине для США будет означать возникновение серьезного внутриполитического кризиса, затрагивающего и политическую систему, и систему государственного управления. Но главное — уже на следующем шаге имеющего серьезные последствия с точки зрения военно-политических обязательств США во всем мире.

Стабилизирующим процессом могло бы стать восстановление геоэкономической регионализации как механизма преодоления хаотизации мировой экономики, но ирония ситуации в том, что они также уже приобрели военно-политическую окрашенность, а значит на краткосрочную перспективу востребованность военно-силовых инструментов будет расти в любом случае. И это тоже будет продолжением тенденций, заложенных в 2020-2023 гг.

Стратегическая тенденция развития системы международных политических отношений будет заключаться в увеличении значимости военно-силовых инструментов. Модель, заложенная в период 2020–2021 гг. и получившая свою практическую реализацию в 2023 г., в обозримой перспективе вряд ли может быть принципиально скорректирована. Но существует целый ряд факторов, которые, не изменив принципиально среднесрочную модель развития, могут существенно изменить характер геополитических и геоэкономических процессов.

Танец маленьких черных лебедей: точки разрыва логики актуальной геополитики

Главной точкой неопределенности на барометре военно-политических процессов, в действительности, является вопрос: насколько возможно перерастание уже идущих региональных конфликтов, трансформировавшихся в период 2020-2023 гг. из локальных в трансрегиональные. Ибо только трансрегиональные конфликты способны кардинальным образом разрушить существующую систему глобальной экономической взаимозависимости. Конфликты меньшего масштаба будут приводить только к переконфигурированию системы и выпадению — как правило, временному и частичному — из нее некоторых страновых и секторальных сегментов.

Выделим несколько ситуаций и факторов, способных аннулировать большую часть прогнозов. Их правомерно назвать точками неопределенности или маленькими черными лебедями. Они, не меняя стратегических линий развития военно-политической обстановки, могут создать значимые завихрения, меняющие логику развития и потенциально способствующие перерастанию региональных конфликтов в трансрегиональные. Эти, своего рода, маленькие черные лебеди при относительно спокойном развитии глобальной политической ситуации способны вызывать только относительно незначительные противоречия в состоянии общей напряженности, в том числе связанной с взаимным недоверием политических элит крупнейших стран, а также способны изменить тенденции, задаваемые двумя центральными конфликтами современности.

В числе наиболее очевидных факторов такого рода отметим:

Ренуклеаризация в глобальных и региональных масштабах. Речь идет не только о возвращении ядерного оружия в разряд допустимых инструментов политики, что происходило в ползучем формате, начиная с 2018 г., когда в качестве реакции на новую российскую ядерную политику началась скрытая, а затем открытая реализация программ модернизации ядерных сил ядерных держав. Возможность применения ядерного оружия как таковая уже стала не только частью политического дискурса и в России, и на Западе, что обеспечило его геополитическую легализацию, что может иметь бОльшие последствия, чем может показаться хотя бы в силу ослабевания механизмов поддержания режима нераспространения ядерного оружия[7]. Вероятно, процесс политической легитимизации ядерного оружия следует воспринимать как некую данность, неотъемлемый элемент формирования неоглобального мира. Это, безусловно, даст дополнительный стимул ядерным программам различных стран, о чем уже имеются политические заявления, например, со стороны нынешнего режима Украины, руководства Саудовской Аравии и части политических кругов Японии. Вероятно, события осени 2023 г. ускорили не только реализацию, но и легализацию ядерной программы Ирана, а также могут изменить позицию нынешнего руководства Египта по вопросу ядерного статуса своей страны. Но в данном случае речь идет о практической ренуклеаризации военно-силовой составляющей международных отношений, хотя бы и в форме возобновления ядерных испытаний, о признаках чего имеются многочисленные сообщения, не сводимые лишь к стратегической политической дезинформации. Ситуация резко изменится в случае прямой угрозы применения ядерного оружия на официальном уровне, даже если она не будет реализована на практике.

Хаотизация крупных регионов в результате не только военно-политических, но и социальных катаклизмов. Исключение из активных геоэкономических процессов хотя бы одного крупного субрегиона, включенного в актуальную систему глобальной экономической взатимозависимости, такого как Персидский залив, регион АСЕАН, Восточно-Азиатский геоэкономический фокус, Восточное Средиземноморье, а в перспективе — даже субрегиона второго ряда (Прикаспий, Карибский бассейн, Западное Средиземноморье), разрушит геоэкономическую целостность современного мира. Не говоря уже о существенном изменении характера неэкономических рисков в мировой торговле, остающейся одной из трех безусловно актуальных надпространственных (по сути, внесуверенных) систем глобального мира[8]. Это еще больше повысит запрос на военно-силовые инструменты как средство обеспечения устойчивого геоэкономического развития. Существенную роль здесь может сыграть упоминавшийся выше кризис или длительная нестабильность, нарушающая социальную связность крупнейших экономических систем национального или, как это может произойти в Европе, регионального масштаба.

Вовлечение Ирана в нынешнюю фазу обострения ближневосточного конфликта на уровень выше, чем иранские военно-силовые proxy-структуры (Хезболла, аль-Хашд аш-Шаби и т.п.), что может произойти в случае нанесения удара со стороны Израиля или совместно Израиля с США по территории Ирана. Это принципиально изменит развитие ситуации не только в Восточном Средиземноморье, но и в целом на Ближнем и Среднем Востоке, фактически не просто создав ситуацию неконтролируемых военно-политических рисков в одном из наиболее важных в геоэкономическом плане регионов мира, но и предоставив Тегерану близкие к неограниченным возможности для изменения своего военно-политического статуса в мире, включая и отношение к ядерному оружию. Для США нынешнее обострение опасно тем, что создает риск выхода конфликта за рамки, когда участие США может быть ограничено гибридными формами, как это удалось сделать в конфликте вокруг Украины.

Возникновение пространства, контролируемого не государством, а субгосударственной структурой: общественно-политической организацией, транснациональной организацией, гуманитарными сообществами и т.п. С операционной точки зрения, скорее всего, может произойти через выживание по тем или различным причинам (в частности, в силу отсутствия у региональных игроков достаточных ресурсов или геоэкономической малозначимости региона) одной из серых зон, возникающих в настоящее время в процессе перекройки политической и географической карты мира. Прецеденты безгосударственных пространств уже возникали (пространство в Сирии и Ираке, контролировавшееся запрещенной в России террористической организацией ИГИЛ, Сектор Газа, где система управления контролировалась общественно-политической организацией, курдские регионы Сирии и Ирака). Но в предшествующую историческую эпоху они не имели возможностей самостоятельного выживания и развития, то есть были временным, ситуативным явлением. Сейчас ситуация вполне может измениться, что и доказал опыт ХАМАС, в течение длительного времени контролировавшей сравнительно значимое пространство. Важно учитывать, что Сектор Газа перерос в террористическо-набеговую систему, длительное время развиваясь в формате экономики рэкета, фактически вымогая ресурсы не только у соседей, но и в целом сил, готовых от него откупаться. Этим на практике была продемонстрирована эффективность экономики рэкета, ставшей творческим развитием принципов набеговой экономики применительно к эпохе упадка глобальной геоэкономической взаимозависимости.

Разрыв логистики мировой торговли примерно одновременно, как минимум, в двух наиболее значимых логистических коридорах. Это может стать результатом как военно-силового действия, так и техногенной аварии/катастрофы. Примером такой техногенной аварии, имевшей кумулятивный, хотя и не катастрофический эффект, стала катастрофа контейнеровоза Эвер грин в Суэцком канале 21 марта 2021 г. В актуальных условиях это будет эквивалентно запуску глобального системного экономического кризиса. В логике формирования основ пространственного мира (на фоне высокого уровня ожиданий системного экономического кризиса) глобально значимые транспортные коммуникации становятся одной из наиболее привлекательных точек уязвимости в рамках силовой геоэкономики. Даже относительно незначительные сбои на подобных логистических коридорах могут стать триггером цепной реакции кризиса. В долгосрочной перспективе речь может идти о начале конкуренции между старой логистикой трансрегиональной торговли, в том числе и торговли энергоносителями, и новой, существующей пока только в рамках инвестиционных проектов, способных стать основой для экономического восстановления после прохождения дна кризиса. Но первый прецедент такого рода может создать кумулятивный эффект для изменения логики глобальной межгосударственной и межсистемной конкуренции.

Появление нового политико-религиозного центра притяжения. Несмотря на то, что мы наблюдаем существенный рост влияния идеологического фактора в политике и экономике, что отчасти нашло свое отражение в дискурсе посткапитализма, пока мы не видим возникновение новых религиозных конструктов. Большая часть религиозного радикализма реализуется в привычных рамках. В частности, актуальная версия исламского радикализма, использованная террористическим движением ХАМАС для обострения ситуации на Ближнем Востоке, представляет собой всего лишь упрощенную и локализованную версию салафизма 2.0, служившего основой исламского радикализма с начала 2010-х гг. Процессы социальной атомизации и разрушения традиционного социально-экономического устройства крупнейших регионов мира[9] объективно создают запрос на некую новую идеологическую парадигму, которая в условиях деградации классических идеологий и их деривативов времен поздней глобализации, станет, скорее всего, чисто идеологической. Возникновение новой социально-привлекательной и национально нейтральной религиозной парадигмы, хотя бы и опирающейся на форму традиционной религии, существенно изменит формат глобальных трансформаций.

Несмотря на это, перспектива большой войны — конфликта средней интенсивности в рамках одного региона или трансрегиональной уже перестает рассматриваться как чисто теоретическая. Более того, Запад постепенно дозревает до понимания того, что он не сможет удерживаться только в рамках гибридного конфликта, как в отношении России, так и в отношении ситуации в Восточной Азии[10]. Де-гибридизация пространства военно-силовой конкуренции является наиболее значимым аспектом развития ситуации рубежа 2023-2024 гг., но пока тенденция еще не определилась и зависит от слишком многих обстоятельств, в том числе, связанных с развитием внутренней ситуации в ключевых странах мира, не исключая и Россию. И, в данном случае, маленькие черные лебеди могут стать решающим фактором.

Вместо заключения: новый мировой порядок или ограничение текущего ущерба

В оценках перспектив развития военно-политической ситуации на период 2024-2025 гг. и в целом — до 2030 г. мы должны исходить из неизбежности роста не просто военно-политической, но военно-силовой напряженности в ключевых регионах мира с периодическими серьезными всплесками конфликтов средней, а, возможно, и высокой интенсивности. Очевидно также, что никто из крупнейших политических и экономических игроков времен поздней глобализации, включая США, Китай, Индию, Россию, а тем более страны ЕС, не был готов к ситуации долгой войны как основе переходного периода к глобальному миру. Сейчас происходит перестройка, создающая для всех государств значительное внутреннее напряжение, чреватое кризисными явлениями социально-экономического и политического характера на национальном уровне. В наиболее яркой форме, форме синергичного политико-экономического кризиса это проявляется в Турции, в наименее острой, форме масштабных кадровых перестановок, — в КНР. Во всех случаях уже сейчас мы наблюдаем падение политической управляемости и периодические сбои в системе принятия политических решений.

Главное, что произошло в 2023 г. с точки зрения структурных последствий для системы мировой политики: в результате обострения отношений между конкурирующими странами/коалициями глобальная геополитическая ситуация перестала быть игрой с ненулевой суммой, реализовав увязку между международным и внутриполитическим контуром политики важнейших государств мира. Любое политическое решение о нормализации межгосударственных отношений предусматривает переформатирование систем власти, как минимум отдельных участников. Это кардинальным образом сократило возможности внешнеполитического компромисса по обоим центральным конфликтам современного мира. Чтобы вернуться в русло игры с ненулевой суммой в классической теории конфликта, должно возникнуть принципиально новое операционное пространство, устанавливающее жесткие рамки неприемлемой эскалации, примерно одинаково понимаемые акторами. Насколько это возможно сделать в актуальной системе мировой политики остается неясным.

Сейчас происходит предъявление миру полноценных образов будущего со стороны ведущих глобальных игроков. США представили идеолого-геополитический в своей основе концепт Коалиции демократий. Россия продвигает идею неформального по своей сути Альянса суверенных государств. В его основе лежит возврат к положениям классического международного права и суверенитета. Китай опирается на философский (на деле — политико-идеологический) концепт Человечества единой судьбы, выступающий политико-идеологическим прикрытием для установления в мире геоэкономической китаецентричности, как предполагается менее паразитической, нежели доминирование глобального, а по природе своей — американского финансово-инвестиционного капитализма. Турция ранее озвучила концепцию Мира больше пяти, характерного тем, что в нем предлагалось трансформировать существовавшую американоцентричную геополитическую систему не через изменение ее архитектуры, а через перераспределение голосов и изменение числа голосующих акционеров. Индия пока уклоняется от перевода ситуации в политико-идеологическое русло, что также является весьма показательным. Пока, однако заявленные политико-философские концепты не стали фактором, способным повлиять на процессы деструкции системы международных отношений. Как показывает политическая практика, решение тактических задач и ситуативное реагирование становятся более значимым фактором, нежели работа на перспективу. Это в том числе видно и по отношению глобальных игроков к вопросам нераспространения ядерного оружия.

На нынешнем этапе можно говорить о формировании принципиального, тяготеющего к антагонистичности между нарастанием новых геоэкономических тенденций, формирующих новую пространственную экономическую географию, и сохранением в большинстве случаев прежних политических форматов глобального развития, в том числе институциональных. То, насколько в ближайшие 1-3 года удастся уйти от этой антагонистический, определит очень многое в глобальном развитии, в частности, насколько в рамках неизбежных трансформаций можно будет ограничиться применением военно-силовых инструментов на уровне, не доходящем до конфликта высокой интенсивности даже в рамках регионального ТВД.

Главная дилемма крупнейших игроков на период 2024-2025 гг. будет фактически повторением выбора 2020-2022 гг.: признать неизбежность переформатирования архитектуры системы политических отношений, пойти на управляемые пространственные трансформации, вероятно, несколько большего масштаба, нежели в 2022-2023 гг., а главное — согласиться с неизбежностью разрыва со слабо предсказуемыми последствиями связей экономической взаимозависимости, но теперь уже и в финансово-инвестиционной сфере. Или же попытаться сохранить систему международных политических и экономических отношений в современном состоянии, не просто усугубляя уже проявившиеся противоречия, ставшие за последнее время близкими к антагонистическим, но и существенно повышая риски хаотизации значимых экономических пространств. Как показывает реакция крупнейших глобальных и региональных игроков на октябрьские события на Ближнем Востоке, вероятность второго варианта — откладывания перемен, замены их частными договоренностями, зачастую, построенными на личностных отношениях крупнейших политиков, — существенно выше.

Процесс накапливания потенциала изменений, которые можно было разрешить по состоянию на 2018 г. без кризиса в рамках прежней американоцентричной системы, к 2021 г. — через военно-силовой кризис вокруг Украины, но в начале конфликта — в рамках модели конфликта с ненулевой суммой, о чем свидетельствовали стамбульские договоренности, привел к тому, что к 2024 г. сформировавшиеся противоречия окончательно перейдут в стадию конфликта с нулевой суммой. Этот антагонистический конфликт может с высокой долей вероятности быть окончательно зафиксирован. И это будет характерно не только для внешней политики и конкуренции в геоэкономической сфере, но и в плане сохранения устойчивости систем государственного управления крупнейших государств мира. Таким образом, главная задача на период 2024-2025 гг. для крупнейших военно-политических игроков — выработка ограничителей эскалации военно-политической напряженности, адекватных нынешней стадии развития военно-политических процессов. Риск неконтролируемой эскалации в последние годы существенно вырос и требует дополнительных решений, вероятнее всего, вне рамок классического международного права и институциональной архитектуры, сложившейся после 1991 г.

[1] Пленарное заседание восьмого Восточного экономического форума // Официальный сайт Президента России. 12 сентября 2023 г. URL: http://www.kremlin.ru/events/president/news/72259 (дата обращения: 30.07.2023).

[2] Барабанов О.Н., Бордачев Т.В., Лукьянов Ф.А., Сушенцов А.А., Тимофеев И.Н. Аттестат зрелости, или Порядок, какого ещё не было. Фантазия о будущем без иерархии // Международный дискуссионный клуб «Валдай». Октябрь 2023. URL: https://ru.valdaiclub.com/files/45987/ (дата обращения: 30.07.2023).

[3] Сергей Лавров в ООН: однополярная модель мира уходит в прошлое // Организация Объединенных Наций. 24 сентября 2022. // URL: https://news.un.org/ru/story/2022/09/1432361 (дата обращения: 30.07.2023) ; Концепция внешней политики Российской Федерации от 31 марта 2023 г. // Министерство иностранных дел Российской Федерации. 31 марта 2023. URL: https://www.mid.ru/ru/foreign_policy/official_documents/1860586/ (дата обращения: 30.07.2023).

[4] Фукуяма Ф. Угасание государственного порядка. М.: Издательство АСТ, 2017. — 704 с.

[5] Хаас Р. Мировой беспорядок. М.: АСТ, 2019. — 320 с.

[6] Nye J. Jr. How Sharp Power Threatens Soft Power. The Right and Wrong Ways to Respond to Authoritarian Influence // Foreign Affairs. January 24, 2018. URL: https://www.foreignaffairs.com/articles/china/2018-01-24/how-sharp-power-threatens-soft-power (accessed: 30.07.2023).

[7] Необходимо учитывать пролонгированность процесса эрозии политических ограничений в отношении ядерного оружия, начиная с политики Дональда Трампа по примирению с КНДР, фактически, допускавшей существование Северной Кореи определенное время в качестве ядерного государства при условии договоренностей с Вашингтоном вопреки резолюциям Совета Безопасности ООН, до фактического срыва голосования по резолюции обзорной конференции по Договору о нераспространении ядерного оружия в августе 2022 г. Отзыв Россией ратификации ДВЗЯИ и проведение США «химического» испытания на полигоне в штате Невада следует рассматривать как элементы процесса, но никак не его начало.

[8] Две другие: мировые финансы, во многом связанные с обслуживанием межрегиональной торговли и глобально значимых торговых коридоров, и американоцентричное информационное общество, где также идут процессы ренационализации, но они не могу сыграть роль «мгновенного триггера» разрыва связности глобализации.

[9] Этот процесс пока в меньшей степени затронул Восточную и Юго-Восточную Азию, но, представляется, что это только вопрос времени — социальная атомизация и цифровизация социальной жизни существенно меняют социальное пространство всех регионов.

[10] Кашин В., Сушенцов А. Война в новую эпоху: почему возвращаются большие армии // Международный дискуссионный клуб «Валдай». Октябрь 2023. URL: https://ru.valdaiclub.com/a/reports/voyna-v-novuyu-epokhu/ (дата обращения: 30.07.2023).

Данная статья подготовлена ПИР-Центром в партнерстве с МГИМО МИД России для Ежегодника Security Index Yearbook 2024/2025 Global Edition, который готовится к выходу в свет в рамках реализации проекта Глобальная безопасность, стратегическая стабильность и контроль над вооружениями под эгидой программы стратегического академического лидерства Приоритет-2030.

Ключевые слова: Глобальная безопасность

RUF

E16/MIN – 24/02/29